На улице сияло солнце. На правой стороне нашей улицы лежала синенькая тень, но крыши слева прогибались под солнечными лучами. А эта самая надпись или как сейчас говорят, рекламный щит … «В ВОСКРЕСЕНЬЕ ХОРОНЯТ» … запылала, так как буквы подсветили. В нашей пивнушке, как будто запрыгали солнечные зайчики, пущенные какими-нибудь маленькими шалопаями из сотен карманных зеркал… А в конце улицы, там, где ездил трамвай, сквозь который было видно, как мало в нем пассажиров … там, на главной улице постоянно сновали люди, мелькали даже детские коляски. А этот парень под пневматическим мотором встал, – он весь был какой-то полосатый от этого сияния, – нащупал на вешалке свое пальто, натянул один рукав и застыл в такой вот дурацкой позе, как чучело огородное, но при этом все читал дальше.
Тут посетитель сам посчитал сколько должен, положил бабки у подноса и взял кастрюлю с этой своей кислой капустой. Старый Юпа встал тоже, схватился за кастрюлю, как за какую-нибудь спасительную соломинку и крикнул: «Так, значит, Вы хотите здесь сказать нам, что сейчас мы плохо играем в футбол?» И трясет кастрюлю. Посетитель, который стоял прямо напротив и тоже держал эту самую кастрюлю, стал трясти ее тоже, да так, что чуть не оторвал старому Юпе руки, и при этом говорит: «Только без выкрутасов! Я заложил два финта, а вся команда на меня и набросилась: „Отдай пас! Или в воскресенье не попадешь в основу!" Вот, пожалуйста, Боровичка, технически очень оснащенный игрок … но хорош ли он для командной игры? Или Кучера … гигант, а Елинек, этот всегда полностью отдается игре. Но если уж говорить начистоту, тут я готов дать голову на отсечение, лучший футбол был … то есть лучшим игроком всех времен был Карел Кожелуг … а все почему? Потому что я играл с ним на правом краю», – сказал посетитель и вырвал кастрюлю из рук дряхлого Юпы.
Он бросил взгляд на улицу, а там у витрины с афишами фильмов стояла хорошенькая женщина, настоящая пышечка, такая аппетитненькая, и просматривала плакаты. Посетитель был очарован: «Народ, вот это женщина! Господи, вот это женщина! Что за баба … Она точно нуждается кое в чем. Эх, нет сегодня мужиков, сегодня мужики больше не понимают таких женщин … Что за баба!» – качал он головой, пожирая глазами женщину возле афиши. А женщина развернулась и пошла прямо к нашей пивнушке, она размахивала сумочкой и сосала конфету, а одета она была, как владелица тира. Она уже почти дошла до стеклянной двери, в зале аж стемнело … но развернулась и ушла, продемонстрировав свои прекрасные формы в профиль.
«Это мой идеал», – сказал посетитель. И прямо с кастрюлей кислой капусты он пошел вслед за этой женщиной, как лунатик.
Молодой человек натянул другой рукав, выплюнул бычок и вдавил его ногой в пол, при этом двумя руками он держал книжку, затем одной рукой открыл стеклянную дверь, рванул направо и исчез. Дверь он оставил открытой и скрылся.
Трактирщик сказал: «Как воды в рот набрал». Он пошел закрывать дверь, но этого ему показалось мало и тогда он вышел за порог пивнушки и крикнул в спину этому парню: «Ты, козел чертов!» И захлопнул стеклянную дверь.
Стекло звякнуло, и трактирщик застыл на месте. «Юпа, – говорит, – я боюсь повернуться. Я ничего не разбил?» Юпа только головой покачал.
Так они и сидели и смотрели через стеклянную дверь. На улице потихоньку собирались люди и покупали билеты в кинотеатр. Старый Юпа загляделся на светящуюся надпись «В ВОСКРЕСЕНЬЕ НЕ ХОРОНЯТ» и харкнул: «Ну, что за дурацкая надпись, будем надеяться, что к нашей дружине это не относится…» Трактирщик и так нервничал, а тут еще этот парень со своей книжкой; он начал чистить щеткой кружки, держал их против света, смотрел чистые ли они … все это он делал только для того, чтобы не первым заметить болельщиков, когда они завернут на нашу улицу.
Вдруг старый Юпа заорал: «Уже идут!»
Первым по нашей улице шествовал пан Гурих, остальные завсегдатаи шли за ним. Все они казались какими-то маленькими, помятыми, горбатыми и вялыми, они как будто промокли, и одежда на них стала какой-то жеваной. Под вывеской «В ВОСКРЕСЕНЬЕ НЕ ХОРОНЯТ» Гурих сорвал с себя шляпу и швырнул ее на мостовую, остальные же успокаивали его. Тут пан Гурих, наверное, чтобы все видели, как он страдает, стащил с себя плащ, швырнул его на мостовую и стал топтать.
Старый Юпа и говорит: «Что-то мне это как-то не нравится. Чую, что ничья». Когда же он увидел, что пан Гурих потянулся к дверной ручке, то открыл ему сам, а пан Гурих ввалился в зал и сразу же навернулся: он плюхнулся на скамейку и уставился своим единственным глазом в пустоту. Затем вошли остальные болельщики, они смотрели на пана Гуриха и ждали, что же он сейчас скажет. А он поднялся, стащил с себя еще и пиджак, швырнул его на пол и говорит: «Всех одиннадцать, без пощады, всех одиннадцать на рудники!» – и пальцем показал в том направлении, в котором, как он думал, находится Яхимов (город на западе Чехии, где добывают уран. Примечание перевеводчика).
Старый Юпа подошел к стеклянной двери и посмотрел вдаль. Он даже не заметил, что на нашу улицу снова вернулась хорошенькая женщина, которая все время размахивала сумочкой … а за ней, где-то три метра позади, как лунатик шел правый вингер из ДФЦ, он по-прежнему нес с собой кастрюлю с кислой капустой и нес он ее, как какой-нибудь лозоходец, который прутом ищет воду … Женщина завернула к кинотеатру, а кастрюля с кислой капустой завернула за ней…
Так вот старый Юпа и стоял у стеклянной двери, с раскинутыми руками, как Христос на распутье. Если бы кто-нибудь посмотрел на него, то заметил бы, что по щекам старого Юпы катятся слезы. А трактирщик уже разносил утешительный ликер…
Перевод Федора Сирина. Публикуется с разрешения переводчика.
