Где растрепали свою жимолость

Ф: Это логично, учитывая, что свои первые два альбома они записывали в Лондоне, и сам Лагутенко до этого работал в Англии. Он подхватил этот брит-поп, принес его в Россию, и это стало чем-то абсолютно новым. Гламур, эскапистская атмосфера, поп-мелодии – люди поняли, что рок-музыка и качественная музыка вообще необязательно должны вертеться вокруг трагедии.

Б: Так, а что они сейчас «перестали выражать»?

Ф: Сейчас у них не хватает того юношеского задора, не хватает умения попасть в тренды.

Б: Сейчас такое время, когда непонятно, в чем тренд. И непонятно, какая целевая аудитория, и…

Вообще, я бы начал с того, что, когда мы обсуждаем группу, которая писала свои лучшие вещи по одним подсчетам 10, по другим 20 лет назад, здесь всегда есть три точки отсчета. Первая – это мы постарели, а они на самом деле не меняются, просто меняется наше восприятие. Вторая – мы не меняемся, у нас косное восприятие, но нормальная группа в своей музыке обязана меняться. И третья – у людей, которые начинали двадцатилетними, а сейчас им 50, пропадает способность петь на те же темы, что и в молодости. Это то, что я писал про «Би-2» – про то, как они стали публицистами, но понятно, что они в 45 лет не могут писать те же песенки, которые были на дебютнике и на «Мяу Кисс Ми». Мы вот по этим паттернам как-то будем проходиться?

Ф: Возможно. Давай начнем все-таки с положительного. Тебе что понравилось на новом альбоме?

Б: Я готов защитить музыку, ну, практически всю. По крайней мере, в начале. Удивительно легко в голову пришли конкретные аналогии, причем западные. Потому что вступление в первой же песне – «Планы» – такое психоделически-оркестровое – это же чисто Kasabian времен первого альбома! И здесь же, когда песня переходит на основную гитару – это что-то неизданное из Kaiser Chiefs или даже какой-то стоунер.

«Милота» по резонирующей настройке гитары, по тому, как работает сочленение куплета с припевом, как разворачивается гитарный рифф, вполне могла вписаться на последний альбом U2, да и вообще на любой.

Дальше, конечно, стандартный набор: акустическая гитара на четыре аккорда, которой Лагутенко сейчас увлекся и стал делать как-то абсолютно без мелодии. На «Пиратских копиях» у него была «С чистого листа», здесь – «Не помню зачем». Там мажор, здесь минор – вот и вся разница, а выходит радио Шансон. Это не те четыре аккорда, что были на «Морской», и дело, прежде всего, в вялости мелодии.

Но есть места, где музыка на пять из пяти.

Ф: Для меня, на самом деле, этот альбом непонятный. Там есть очень удачные моменты, «Летающая тарелка» ‒ почти классический «Мумий Тролль», в котором есть их фирменная энергия и задор. Но, в то же время, есть очень странные места. «Не помню зачем» ‒ абсолютно кондовый текст.

Б: Вообще удивительно, что на фоне легендарной филологической, поэтической, лирической, как угодно, основы русского рока, Лагутенко у всех этих пост-бардов – БГ, Шевчука и так далее – перехватил это знамя. Он стал отвечать за игру слов, практически единолично. И тут, в 2018-м году, он выдает «Жимолость»… это же охренеть просто, с дерева свалиться.

Причем, понимаешь, в это было достаточно несложно уйти, потому что у него всегда была манера такая, что он работал на грани безвкусицы. От этого и шло напряжение, катарсис – от того, что он вот уже носками кроссовок в этой пропасти.

Кое-где это спасалось музыкой, причем не просто хорошей, потому что просто хорошей здесь уже недостаточно. Я, когда сюда ехал, вдруг решил переслушать «Слияние и Поглощение» 2005-го года. Мне показалось, что это актуально, потому что я всегда считал этот альбом недоразвитым, там, на первый взгляд, много проходных песен. И вот я включаю пошлую безделушку «Страха нет», где текст вроде как за гранью добра: «Страху нет, нет, страху - ху», и всё это под какую-то электронную музыку. А потом вдруг вступает дико перегруженная гитара, и под это детский хор поет: «Тебя вставляют, ты вставляешься». Понимаешь? Вот эта вот гитара, она настолько вытягивает все на себя, она настолько круто там въезжает, что на этом песня спасается.

Ф: Там эта пошлость выворачивается наизнанку.

Б: Совершенно верно. А мелодия там хорошая.

Ф: Да, но в «Не помню зачем» он берет эту безвкусицу, и она так и остается безвкусицей.

Б: Потому что она ничем не вытягивается. К тому же, это другая безвкусица – уже не пошлость, а тривиальность, разница принципиальная.

Вокал на альбоме интонационно много где не дотягивает. Здесь идут уже тонкости в плане стихосложение и мелодии. Взять, например, куплеты в «Отв. за романтику». Там все строчки, во-первых, произносятся через паузу, плюс Лагутенко интонационно их не дотягивает, просто проговаривает, устало как-то. Все четыре строчки в куплете произносятся практически одинаково. А это так не работает. Точно так же и в куплетах «Всё или ничего», и в «Ой», и в припеве «Милоты»: «милота // ты куда...». Когда рифмуются строчки из одного слова (а «ты куда» здесь тоже можно считать одним словом, мне вот теперь кажется, что это тоже какая-то ягода, «тыкуда» – туда же, к жимолости), это делается по-другому. Вообще, что такое мелодия? Мелодия – это в принципе нарушение монотонности.

Вот если она так дальше продолжит – то всё, песня завалена, потому что будет сплошная монотонность, да и сколько можно следующую строчку ждать? Но дальше, со следующей строки, теряются паузы, и уже не возникают до самого припева:

А в припеве уже и аранжировка меняется. Вот: две строчки даны тупо, а затем размер сломан, монотонность исчезает, пауз нет, ускорение, строчки становятся разной длины. Так всё и делается, по-хорошему. У Лагутенко же всё сделано так... Кто угодно может придумать четверостишие и подобным образом положить его на аккорды.

Ф: Мне кажется, еще одна проблема альбома в том, что он не цельный. Просто набор песен. Когда появилась, опять же, «Морская», она не была концептуальным альбомом, но в то же время там было общее настроение, этакое декадентское веселье. Здесь же Лагутенко кидает то в тоску («Не помню зачем»), то в энергичные боевики вроде «Летающей тарелки», то вообще в сентиментальные баллады («Приоритеты»). Это создает ощущение сборника песен, а не альбома. В хорошем альбоме всегда есть какой-то стержень.

Б: По-моему, у него уже где-то после «Икры» пропал стержень. Ну, еще «Меамуры» все такие нежные и сладенькие получились.

Ф: «Восьмерка».

Б: Да нет, не может альбом, где двадцать с лишним песен, иметь общий стержень. Там можно выделить блоки. На «Восьмерке» есть очень сильные гитарные треки, где Цалер (тогдашний гитарист «Мумий Тролля» - прим. ред.) просто божит, есть электронщина...

Не знаю, Лагутенко в интервью говорил, что «ВОСТОК X СЕВЕРОЗАПАД» это такой очень мумийтроллевский альбом, мол, как мы раньше писали. Действительно, это набор песен, которые могли бы оказаться на хороших старых пластинках. У меня основные претензии именно к тексту, потому что Лагутенко не дожимает именно в лирике. По музыке альбом нормальный. Там, где музыка игрушечная, искусственная, детская – так это было и раньше. Но там Лагутенко своим мяуканьем и своими текстами это вытягивал из безвкусицы.

За что можно быть благодарным новому альбому, так это за то, что на его фоне даже предыдущие «Пиратские копии» ничего так зазвучали, нормально. Смотри, вот на новом альбоме ужасающая «Ой». Про «Жимолость» мы сейчас не говорим, я сейчас, если честно, вообще не знаю, как к ней подступиться...

Ф: Ну, насчет «Ой» я не вполне согласен, что она ужасает. Она могла бы получиться вполне неплохой, если бы не тупой припев с бесконечным повтором названия. Ну и этот синтезаторный рифф очень сильно напоминает «Take On Me» группы a-ha. У меня все время возникало ощущение, что вот сейчас Лагутенко затянет кавер-версию.

Б: А понимаешь, он же вообще всегда был поборником как раз новой музыки, нового звучания, освоения других источников. Каких-нибудь там доминиканских или японских… И кое-где это есть. Мне кажется, на этом альбоме проблема в том, что Лагутенко пытается следовать разным музыкальным ориентирам: себе старому, гитарному року, электронике, где-то попробовать эту хрень с «Ой», то есть его приоритеты – освоить музыку (что не плохо), а тексты – как ляжет, так ляжет.

Я вернусь к «Пиратским копиям». Там есть песня «Витамины». Это такой же тушканчиковый наркоманизм, как в «Ой», игрушечный и непонятный, но там он вытягивается за счет слов. Подход тот же самый: я напишу музыку, а слова потом набросаю, но вот там у Лагутенко включилось вдохновение: «отделяли мы треску от печени», «выпили чаёк некипяченовый» и прочее. Это, конечно, полнейший бред, но это настолько абсурдно и прикольно!

Ф: Мне кажется, Лагутенко сам не очень хорошо понимал, чего он хочет добиться. Он берет вроде бы те же самые слова, что и двадцать лет назад, составляет их в строчки, а строчки соединяет в куплеты. Однако тогда он понимал, что его песни несут в себе.

Б: Ты думаешь, понимал?

Ф: Он понимал скорее не сам смысл песен, а тот стиль, ту атмосферу, которую они в себе несут. Он транслировал заряд юношеского веселья. А сейчас он берет те же самые компоненты, но заряда в них уже нет.

Б: То, что это песни беззарядные, вот с этим я согласен. За исключением, может, «я был ответственным за романтику», потому что это довольно точно схваченное положение самого Лагутенко.

Ф: «...теперь пора мне в другую галактику»?

Б: Да-да. Ну и «Не помню зачем» тоже довольно полноценная, но, правда, безынтересная. Кстати, по поводу «галактик» и его очередных обращений к космосу – это тоже звучит крайне натужно. Тебе хотя и понравилась «Летающая тарелка», но тут вновь вопросы к лирике. Они ведь еще начали на своих концертах прокатывать старые песни – например, «Инопланетного гостя», который вообще еще до «Морской» был написан. Притом что это ровно та же безвкусица из банальностей:

...и так далее. По-моему, космическую тему они закрыли еще в «Фантастике», когда перестали использовать космос чисто ради экзотики и погрузили это в романтику, то есть космос стал метафорой: «я назову тебя галактикой, вселенной и буду бороздить...». Все, на этом можно было заканчивать. Потому что когда человек пятидесяти лет, уже не совсем на коне, начинает рисовать детские картинки… Хотя сам же правильно поёт: «зачем ты всегда находишь инопланетянина?»

Ф: У них уже нет контекста…

Б: И нет власти над темой, над словом. Слово его побеждает. Более того, Лагутенко стал упускать словесные тренды. На «Пиратских копиях» у него была строчка: «Что за палево и что за мура», хотя в 2014 году эти слова уже были абсолютными анахронизмами. И опять же, «милота» – так сейчас тоже уже никто не говорит. Для того, чтобы вытягивать эту безвкусицу, нужен либо музыкальный взрыв наподобие гитары в «Страху нет», которую я приводил в пример, либо... Да не либо, а в любом случае нельзя позволять себе рифмы типа «милота» – «ты куда», нельзя использовать для рифмовки словосочетание «на край света», особенно во второй строчке из рифмующейся пары – вторая строчка должна быть самой оригинальной, это еще Маяковский знал, да и до него.

Причем... Это же песня «Приоритеты», там как раз в этом месте неплохо перебита монотонность. Там заканчивается четверостишие, и пятая строчка звучит как четвертая, то есть не начинает новую строфу, а неожиданно продлевает предыдущую, и это очень музыкально. Но затем рифма на «край света» - и все, опять инерция победила.

Ф: Он не может найти свежие темы. Он берет старые ингредиенты, но это похоже на чучело, набитое опилками.

Б: Вот ты всё-таки настаиваешь на теме, на том, что там какая-то идея должна быть?

Ф: Я имею в виду, что Лагутенко пытается оживить призраков прошлого, пытается делать то, что делал двадцать лет назад, может, с какими-то дополнениями в плане музыки.

Б: А мне кажется, это правильно. Я вот писал про группу «Ундервуд» и вывел теорию о том, что исполнители и поэты, которые специализируются на «условно несерьезной» музыке, могут делать это на протяжении всей жизни. Потому что это не уходит с возрастом.

Если даже Гребенщикова рассматривать как поэта – он, конечно, серьезный, но он игровой. Он играет словами, мыслями. И он может делать это на протяжении всей жизни. У него какие-то сказки, литература внутри. Он же не писал целые альбомы о том, как изнывает от подростковой влюбленности. И поэтому Гребенщиков до сих пор на коне, альбом БГ – это событие.

Поэтому я думаю, что и Лагутенко может продолжить в том же духе. А о чем ему еще писать, что он может привнести, чтобы не повторять себя двадцатилетней давности?

Ф: Это, конечно, сейчас прозвучит как нотация артисту...

Б: Так это не страшно, мы живем в такую эпоху, что можем позволить себе циничною позицию – мол, нам всегда есть что послушать. Я тоже, когда послушал этот альбом в первый раз – ну, чудовищно. Но на пятый раз уже нормально, зацепилось где-то здесь, где-то там, кроме «Жимолости», конечно… дай ей бог здоровья. Но я же тысячу других пластинок не слушаю даже во второй раз, поэтому они должны цеплять сразу. И поэтому мы задаем высокую планку. Потому что какой смысл обсуждать то, что нужно в себя впихивать, если только это не исполнитель, завоевавший себе авторитет много лет назад?

Прости, перебил, это было такое примечание.

Ф: Так вот, мне кажется, что Лагутенко мог бы более умело использовать свой возраст и своей жизненный опыт. А то он пытается выглядеть так, будто у него нет груза лет за плечами. Может, нужно как-то... даже не повзрослеть, а помудреть, может быть, отойти от какого-то драйва, от танцевальности и перейти к более рефлективной музыке.

Б: Так вот может быть лучше и не надо, если мы получаем в итоге «Не помню зачем»?.. Слушай, ну при таких обстоятельствах, действительно, лучший вариант – не выпускать ничего. Если всё так, как ты говоришь. Вот еще не хватало, чтобы мы получили дедовскую музыку от Лагутенко – мудрую, спокойную и полную смысла.

Ф: Ты не хочешь, чтобы Лагутенко превратился в БГ?

Б: Так он не может, вот в чем дело. Я понимаю твою мысль: он якобы стремится писать то же, что писал «тогда», но это получается с большой натугой. Тогда вопрос – в чем эта натуга? Ты считаешь, что эта музыка сейчас не соответствует его жизненному состоянию.

Ф: Да.

Б: Не знаю... Во-первых, я уверен, что то, что он сейчас написал – это абсолютно искренне, если мы говорим о текстах. Именно это у него в голове.

Ф: Ну, то, что в голове у человека, не всегда соответствует тому, что ему действительно нужно...

Б: То, что мы можем надумать про его нынешнее состояние, не соответствует еще больше. Смотри, еще кое-что: даже если сравнивать с другой группой, которая уже точно не трендсеттер – со «Сплином» – первая и огромнейшая разница: у Васильева (лидер группы «Сплин» - прим. ред.) сдох голос. Лагутенко и сейчас может воспроизводить те песни, которые он пел в 1997-м.

Ф: Он может их петь, но необязательно их писать.

Б: Я просто не уверен, что у них есть другой путь. Кроме этого пути им можно только уходить. Но, естественно, больше хотелось бы, чтобы они остались. И тогда все претензии нужно адресовать исполнению – при написании текстов, к музыке в меньшей степени.

Да, в общем, мы пришли к полемике на тему того, может ли «Мумий Тролль» существовать в другой манере...

Ф: Скорее ты видишь техническую часть проблемы, я вижу идеологическую. То есть, по-моему, «Мумий Тролль», потеряв свой контекст, свою свежесть (все уже слышали эту музыку, и даже музыку групп, которые, в свою очередь, вдохновлялись «Мумий Троллем»), ничего не приобрел взамен. И технические проблемы альбома из этого вытекают. И те же недотягивания в текстах, и монотонность, и недотягивание интонационное – от отсутствия идеи, которая двигала бы их дальше.

Б: По-моему, когда Лагутенко после «SOS матросу» сразу же разразился на тему того, что старый «Мумий Тролль» то ли закончен, то ли перейдет в новую жизнь и так далее, все как раз-таки плевались – а куда вы меняетесь? И когда «Пиратские копии» вышли... сейчас-то мы понимаем, что это по мелодиям неплохой альбом, но по музыкальной стилистике... все плевались, реально. Вообще, я не знаю, где ты видел группы с такой историей, которым удавалось измениться так, как ты говоришь?

Ф: Это будут иностранные артисты.

Б: Пожалуйста.

Ф: Во-первых, конечно, Пол Уэллер. Он был лидером The Jam, первая панк-волна, британский реализм, все дела, грубое звучание. В 80-х он как-то понемногу сошел со сцены. Однако в 93-м вернулся с альбомом Wild Wood. И там оказались мелодии, которые были тогда модными, это был брит-поп. Уэллер снова подтвердил свой статус легенды, превратился из просто источника вдохновения в действующего музыканта, который умеет задавать тренды.

Еще один пример – может, не совсем адекватный для ситуации «Мумий Тролля» ‒ но, если взять Моррисси... Успех The Smiths все связывали с гитарной игрой Джонни Марра, и когда группа распалась, от Моррисси никто ничего не ждал. Но через год вышел его дебютный сольник Viva Hate. Он смог воссоздать звучание The Smiths и прибавить к нему свою личность, которая стала еще более харизматичной.

Можно взять Боуи, но Боуи – скала, гигант, может быть, не совсем верно будет. Ладно... Игги Поп. После распада The Stooges он несколько лет находился фактически в свободном падении. Но, когда он объединился с Боуи и выпустил два абсолютно классических альбома The Idiot и Lust For Life, он превратился из просто лидера культовой группы в живую икону. И таких примеров, на самом деле, много.

Б: Я не уверен, что это относится к нашей почве. Составляющих в феномене Лагутенко, мне кажется, больше, чем в феномене Уэллера или Игги. Там текстовая составляющая не такая большая, как у нас.

Ф: Нет, почему. У Игги именно тексты во-многом были вдохновляющими. The Passenger, Nightclubbing – это настоящие гимны поколения, в них отразилась и неординарная личность Игги, и вся жизненная философия поколения Х.

Б: Я под лирикой в данном случае имею в виду не гимновость. Гимн – это не про детали, это про точно попадание во время, в психологию и так далее. Лагутенко всегда был афористичен, но не в плане удачно подмеченного, а в плане тупо удачно сложенного. То есть, он афорист лексический. Его афоризм - это «мерещится то ли большая, то ли малая медведица», а не то, что является афоризмом у БГ или, там, у Кормильцева. Какое отношение строчка про медведицу имеет ко времени, к поколению, к чему угодно? Это филологический феномен.

Ф: Она не имеет прямого отношения, но она... Понимаешь, этот побег от реальности, побег от будничности, от серости, который присутствует в музыке «Мумий Тролля» – это и было попадание в поколение.

Б: Так у них и прибегание к будничности есть, наоборот.

Ф: Какое?

Б: Там бытовых деталей дохренища.

Ф: Да, но они видеоизменяются, они превращаются в особую реальность.

Б: Да, это то, о чем я однажды писал.

Ф: Он конструирует из этих деталей мир, который похож на наш, но одновременно это другая реальность, где всё насыщено такой легкой всепобеждающей романтикой, мечтательностью.

Б: Но это бы мало кого заинтересовало, если бы не было насыщено чисто филологическими приемами.

Ф: Да, но, если взять того же Игги или Моррисси, там этих деталей вполне достаточно. Моррисси – он же не столько певец...

Б: ...сколько публицист.

Ф: Даже не публицист, а поэт. Человек, который вдохновлялся романами и пьесами Оскара Уайлда. По сути, многие его песни – это такие монологи или мини-пьесы. Там игра слов в некоторых песнях просто потрясающая.

Б: А у The Smiths этого не было?

Ф: У Smiths тоже было.

Б: Так в чем изменение-то? Мы же говорим про резкий поворот, про смену манеры, мы с этого начали.

Ф: Он сумел переизобрести себя. Из тихого, забитого неудачника, каким он казался в The Smiths, он превратился в гордого изгоя, лидера последних настоящих британцев, такого, знаешь, хранителя британской культуры. Он стал писать больше песен, связанных не с любовными переживаниями, а с политикой, историей, гангстерской мифологией, субкультурами. Он стал больше обращаться к британской литературе, повзрослел, у него вырос культурный багаж. Его захватывал всё больший круг проблем. Последний альбом – уже 10-х годов – насквозь политический: полицейское насилие, война на Ближнем Востоке, «Брекзит». Но при этом при нем остается этот прославивший его образ отверженного неудачника.

Б: Я просто не вижу противоречия. Не вижу, во-первых, сильных переломов в тех примерах, которые ты привел. Разговор о переломе, об изменении здесь условен. Окей, Моррисси. Всё-таки ему было не 50 лет, правда? Переболеть ветрянкой в школе – не то же самое, что переболеть ветрянкой под пенсию. То, к чему Моррисси пришел еще тогда, в конце 80-х, он держит на протяжении уже многих лет.

Ф: Нет, это меняется.

Б: Да, но эволюционно.

Ф: А у Лагутенко не хватает этой эволюции.

Б: Мне кажется, она как раз есть, просто она слишком разнонаправлена. Она шла, во-первых, к «Восьмерке» – там же есть даже политические мотивы. У Лагутенко было это изменение. Потом было... Во-первых, погружение в ностальгию – посвящения всяким старым рок-клубовцам на «SOS матросу», во-вторых, это кругосветное путешествие с очередным жестом внимания экзотике – он опять заболел морем, опять заболел космосом, заболел экспериментальной музыкой и так далее – так что, вот оно, изменения-то происходят, причем очень разные.

Ф: Но их недостаточно. Понимаешь, он как бы делает один шаг и как будто боится сделать другой. Сейчас он откатился назад. Но при этом не пришел к тому, что было в нем молодом.

Б: А что было в нем молодом?

Ф: В нем была, во-первых, харизма.

Б: А сейчас нет?

Ф: Помнишь клип «Утекай»? Вот эти вот ногти, эту прическу сумасшедшую, эту манеру кота...

Б: Так он сейчас в это и не лезет.

Ф: Да, но в нём это было, и...

Б: ...и без этого было нельзя. То есть, если ты поешь в такой манере, то это должно присутствовать, а в силу возраста этого нет?

Ф: Он уже не может быть тем гламурным парнем, он уже пятидесятилетний мужик.

Б: То, что было в текстах... А это всё равно, мне кажется, была его сильнейшая сторона, всё остальное работало на это... То, что он делал в текстовом пространстве – это повторимо. В любом возрасте. Ну, по крайней мере, в его нынешнем возрасте. Потому что его игра слов не была привязана к годам, это не была молодецкая удаль, подростковая энергия, это не был попс – ну, кое-где, конечно, был, но, опять же, попс был манерой, в которой это произносилось.

Ф: Но он уже не сможет так пропеть эти строчки.

Б: Когда он их снова напишет – тогда мы и поймем, сможет или не сможет. Голос у него по-прежнему есть, некая детская составляющая есть... Я думаю, что сможет, потому что, если у него где-то получается совместить неплохой текст с неплохой музыкой – вот на этом альбоме, то звучит хорошо. «И, может, дамы с Венеры, но парни – с Урала» – круто же? Или, допустим, в «Планах», когда заканчивается куплет (довольно тупо написанный), идет слом, когда замолкают ударные и начинает играть только гитара, и – рефрен «Рано-рано-рано...» – это очень хорошо.

Ф: Да, но, мне кажется, это не его молодая лирика...

Б: ... это лирика примерно «Восьмерки», да...

Ф: ...это лирика повзрослевшего Лагутенко, и это хорошо звучит. А вот потом, ближе к «Жимолости», он пытается воссоздать себя молодого, и получается уже...

Б: Ну, тогда, может быть, выход не в том, чтобы придумать вообще новую одежку, что всё-таки невозможно....

Ф: Нет, речь не о новой одежке. Нужна качественная трансформация – то есть оставить что-то старое, но принять себя пятидесятилетним.

Б: Он такой и есть.

Ф: И как раз в «Планах» он принимает себя, и это звучит хорошо. А в других вещах он пытается себя воспроизвести, и это не получается. Кстати, в «Ой» он тоже пытается воссоздать впечатление, получается не то.

Б: Я думаю, что всё зависит от исполнения. Просто «Ой» – это неудачная попытка. Но не потому, что это невозможно в принципе. Более того: а зачем? Мы это обсуждаем, потому что ты уверен, что он это пытается сделать?

Ф: Он пытается воссоздать себя прошлого, пытается оставаться тем же жизнерадостным молодым парнем с налетом гламура.

Б: С чего ты взял, что это ему не соответствует?

Ф: Морщины, седина?

Б: Ну когда ты слушаешь альбом, проблема не в морщинах и не в седине.

Ф: Но я вспоминаю.

Б: Только это тебя сбивает? Я просто думаю, что здесь происходит случайное совпадение. Просто уже не та хватка, чтобы подобные вещи исполнить, но не из-за возраста – то есть, конечно, хватка куда-то пропала со временем, поэтому время виновато, но не потому, что это было неизбежно. А потому, что... То ли у него сейчас голова другим занята, то ли вдохновение в другом, то ли просто свежесть ушла.

Ф: И при этом он пытается писать то же самое.

Б: Это универсально! «Свежесть не та» – значит, она не та в принципе. Он не может поменять стиль, жанр, образ – и свежесть откуда-то придет.

Ф: Поэтому и нужно обратиться к каким-то новым источникам вдохновения, новым эмоциям.

Б: Я думаю, что они просто не в области творчества. Иначе он бы к ним обратился, и он пытался это сделать. В последние годы многие считают Лагутенко экспериментатором и связывают его... ну, кто-то считает, что деградацию... с тем, что он именно заэкспериментировался. То есть постановка вопроса обратная.

В общем, сейчас мы обсуждаем вероятность того, что Лагутенко ободрал всю травку на своей поляне и ему нужно перейти, как кочевнику-оленеводу, на другую, соседнюю. И там, может быть, будет другая травка, которую можно рвать. Получается, моя позиция в том, что нарушен сам механизм щипания травки, а твоя в том, что он должен сменить площадку.

Ф: Может, и не сменить, а просто перейти на другой край.

Б: То есть приоткрыть себе новые возможности.

Ф: Да.

Б: Так мы не можем сейчас решить этот вопрос. Если проблема в исполнительском мастерстве, то тогда твой способ не поможет, если в необходимости нового вдохновения, тогда я неправильно ставлю вопрос.

Ф: Мрачная мысль: может, и то, и другое?

Б: Может. А скорее всего, несмотря на то, что Илья всегда подробно объясняет, что он пишет, зачем он пишет альбом – короче, видна прагматика, я всё-таки думаю, что он, как настоящий рокер, вкладывает эти смыслы немного задним числом. А мы, как критики, всё-таки всегда выискиваем и бетонируем понятную нам дорожку для объяснения – может быть, ее на самом деле и нет.