Эко футбола

К чемпионату мира 1994 года сборная Аргентины подошла в невероятном составе. Это была команда с Каниджей, Батистутой и Марадоной, команда, которой пророчили победу в финале. В июне 1994-го Буэнос-Айрес сходил с ума, глядя телетрансляции из США.

Тот чемпионат оправдал все возможные ожидания, за исключением надежд аргентинских болельщиков. Спустя два матча Марадону поймали на допинге и дисквалифицировали — официально на 15 месяцев, а на деле — навсегда. Сборная Аргентины в 1/8 финала проиграла румынам. В сорок два года забил камерунец Роже Милла, рекорд результативности в одном матче поставил россиянин Олег Саленко, а вместе с Баджо, промазавшим решающий пенальти в финале, рыдала не только вся Италия, но, наверное, весь мир. За исключением бразильцев. Это был один из самых эмоциональных чемпионатов в истории мирового футбола.

И как будто Буэнос-Айресу было недостаточно событий мирового масштаба, пришедшихся на один только июнь: прямо перед стартом группового этапа в город с лекциями приехал всемирно известный итальянский прозаик и философ Умберто Эко.

Встреча философа с футболом в Буэнос-Айресе была знаковой, но начались эти отношения гораздо раньше.

Умберто Эко родился в 1932 году, на следующий год после создания объединенного чемпионата Италии по футболу. Первое, что услышали родители Умберто прямо после его рождения — фраза: «Ваш сын — вылитый дуче!» Позже Эко будет иронизировать: должно быть акушер говорил так всем клиенткам, которым хотел угодить.

Умберто Эко взрослел в то время, когда остаться вне футбола было совершенно невозможно. Практически для каждого итальянца он значил тогда больше, чем политика и культура. Итальянское кино, от неореалистов и дальше, просто дышит футболом. В 1945-м году Роберто Росселини снимает «Рим — открытый город», и уже в одной из первых сцен священник Пьетро судит дворовый матч мальчишек лет 10-12-ти: мальчишки это были самые настоящие, и в футбол они играли взаправду. В «Похитителях велосипедов» де Сики простой рабочий Антонио, который уже отчаялся найти в огромном городе украденный велосипед, видит целую велосипедную стоянку — на них приехали смотреть футбол болельщики. Он решается на кражу, но матч тут же заканчивается, и высыпавшая со стадиона толпа ловит героя с поличным и практически съедает его: ясное дело, пока человек на футболе, он неприкосновенен. В кино футбольная тема будет держаться долгие годы: в «Самой красивой» Висконти братья все никак не могут определиться, за «Рому» они или за «Лацио», в «Сладкой жизни» Феллини фотограф Папарацци с друзьями бесконечно слушает про футбол по радио, а в «Репетиции оркестра» духовая секция так увлечена трансляцией, что постоянно опаздывает со вступлением.

Эко провел детство в самом футбольном городе страны — Турине. За первые двадцать лет существования Серии А здесь отпраздновали 11 чемпионств: 6 у «Ювентуса» и 5 у «Торино». Местные мальчишки, конечно, вдохновлялись подвигами земляков: во дворах школ и домов постоянно пинали мяч. Юного Умберто всегда больше интересовали книги: его дед занимался изготовлением переплетов, и роскошные издания Готье и Дюма регулярно появлялись в доме, а в 1938-м, когда дед умер, часть из них отправилась на чердак. Иногда Умберто посылали туда — за углем или за вином — а он только этого и ждал.

Другими словами, были в жизни будущего философа вещи поинтересней футбола, но иногда товарищам все-таки удавалось втянуть его в игру. «Футбол сам никогда не любил меня, – вспоминает Эко. – Я принадлежал к той категории детей, которые, если все-таки удавалось попасть по мячу, тут же отправляли его в свои ворота, или, в лучшем случае, отдавали сопернику. Но если я очень старался, получалось даже выбить мяч за пределы поля». И чем дальше, тем лучше: отправившись на поиски мяча, можно было потеряться где-нибудь между лавками собора, у фургона с мороженым или на чердаке с дедушкиными книгами.

Как положено приличному итальянскому мальчику, в детстве Умберто каждую неделю просил папу взять его с собой на стадион. Спустя почти сорок лет Эко будет анализировать свои желания: «В попытке быть как все (прямо как юный гомосексуал в страхе убеждает себя, что должен любить девочек) я умолял отца взять меня с собой». И как каждый юный гомосексуал однажды примет себя таким, какой он есть, так и Эко не смог долго обманывать себя. Во время одного из матчей тринадцатилетний Умберто впервые остро почувствовал абсурдность жизни и бессмысленность существования.

«Игра, — пишет Эко, — увиделась мне тогда космически бессмысленной процедурой». К концу первого тайма он, воспитанный в строгой католической традиции, всерьез усомнился в существовании Бога. Сразу после матча, соврав отцу, Эко побежит на исповедь к знакомому монаху-капуцину. Тот выслушает его признания и скажет, что такие почтенные, надежные люди как Данте, Ньютон и Томас Элиот веровали, так что сомневаться нет причин, тем более из-за какой-то спортивной ерунды. Умберто успокоился, выдохнул, отложил кризис веры еще на десять лет, но на футбол с папой больше не ходил. Незадолго до смерти профессор признается, что до сих пор помнит состав «Торино», погибший в авиакатастрофе в 1949-м — но не от силы детского потрясения, а потому что всю жизнь тренировал память, запоминая абсолютно бесполезные вещи.

После того матча Умберто Эко разочаровался в себе как в болельщике, но игра не давала профессору покоя всю его насыщенную академическую жизнь. Совершенно равнодушный к успехам итальянских клубов, будь они из родного Турина или Милана, куда он переехал после окончания университета, Эко регулярно откликался на мировые спортивные события — в основном, в своей многолетней колонке в журнале «Эспрессо». И здесь он не жалел слов. Эко всецело поддерживал занятие футболом, но отчаянно критиковал феномен боления. Он называл болельщиков вуайеристами, сексуальными извращенцами, подглядывающими за соитием, сравнивал зрелищный спорт с сексом между пчелами и атеистически брезгливо именовал футбол новой религией. Он говорил, что народ не способен на реальные политические перемены, только потому что вся энергия, которая должна идти на законодательные инициативы и политические дебаты, уходит на болтовню, в лучшем случае, о том, кто сколько вчера забил, а в худшем — кто что написал об этом.

С этой точки зрения отношения Эко с футболом — это не столько про интересы отдельно взятого миланского зануды, сколько про столкновение футбола как планетарного явления со всей интеллектуальной элитой и ее хлебом — критическим анализом. У легендарной британской комик-труппы «Монти Пайтон» есть прекрасный скетч под названием «The Philiosophers' Football Match» («Футбольный матч философов»). Содержание его примерно такое: во время Олимпиады в Мюнхене проходит футбольный турнир среди философов, и в полуфинале встречаются Германия и Греция. У немцев на воротах — Лейбниц, в полузащите — Шеллинг, Гегель (капитан команды) и почему-то Беккенбауэр, а в атаке — Ницше, Хайдеггер и форвард таранного типа Карл Маркс. У греков ситуация схожая: Аристотель — центральный защитник, Сократ — звезда нападения, первый матч за сборную проводит Архимед. И вот, команды выстраиваются, каждая на своей половине поля, звучит свисток, и дальше на протяжении девяноста минут участники матча расхаживают по полю, исключительно размышляя и иногда высказывая свои предположения друг другу. И тут, когда уже кажется, что переигровка неизбежна, Архимеду приходит в голову гениальная мысль – «Эврика!» – а ведь для того, чтобы забить гол, нужно ударить по мячу! Быстрая атака греков, Сократ забивает в падении головой, и все споры немцев с судьей (на матче работает Конфуций) о том, что, с точки зрения субъективного идеализма, гол, как и всё остальное, не существует в объективной реальности, не приносят результата.

Эта остроумная миниатюра на деле очень точно показывает сложные отношения между интеллектуальной элитой и футболом как явлением. Конфликт футбола со снобизмом, с постоянным усложнением такой простой и понятной каждому игры — дело уже даже избитое. Футбол, как самое массовое наравне с кино зрелище XX века, вполне логично беспокоил философов, начиная с экзистенциалистов и заканчивая постмодернистами. Главная звезда современного фрейдомарксизма Славой Жижек рассказывал, как во время его службы в югославской армии солдат освобождали от обязанностей на время каждого матча сборной — Жижек, в свою очередь, вызывался быть тем единственным, кто оставался на вахте («Хоть немного почитать в тишине!» — шепеляво вспоминает он). Наиболее радикален был Хорхе Борхес, с которым Эко так и не встретился тогда в Буэнос-Айресе; он сказал: «Футбол так широко распространен, потому что широко распространена тупость».

Но история Эко — все-таки иной случай. Как практически любой постмодернист, он прекрасно относился к поп-культуре, но не любил именно футбол. В чем именно здесь дело сказать сложно: может, он не принимал футбол как знаковую систему с точки зрения постструктуралиста; может, слишком ассоциировал игру с околофутбольным насилием, очень распространенным в Италии; а может, просто однажды очень неудачно сходил с отцом на стадион.

Как бы то ни было, в воображаемом рейтинге ненаписанных спортивных книг интеллектуальный роман Эко об итальянском футболе занимает, наверное, первое место — рядом с «Философскими проблемами РФПЛ» и автобиографией Джорджа Беста. В родном итальянском футбольном пространстве он нашел бы и детективную интригу, и ярких персонажей, и срез общества, и постмодернистский контекст — в общем, все, что в разной мере составляло его творческий метод.