Бог из машинки

Блатной абонемент во второй ряд ложи «Б», на пятое, соседнее с Умновым *, место выдавали не за красивый пионерский галстук, и получил я его, конечно, не в первый хоккейный год. Если дефицитную копченую колбасу можно было купить иногда и в обычном магазине (саратовский фотограф-летописец Герман Рассветов записал в дневнике: «1980. Накануне майских праздников. Очередь к магазину „Колбасы" на проспекте Кирова – 3300 человек»), то билеты на «Кристалл» исчезали, таяли – как сон, как утренний туман. Выветривались, как сигаретный запах в школьном туалете. Вроде только что здесь курили, но ни человека, ни бычка, лишь сероватый дымок утекает в открытую форточку. Не достать.

Курящий мужчина – болельщик был большой и добрый друг малышей. Весь первый период у Ледового скитались юные безбилетники, по вздоху трибун, по нарастающему гулу, по ликующему воплю определяя счет матча. Ну чего там, 2:0 или 2:1? Не знаю, но ведем. В перерыве мужчины выходили покурить на воздух с важной информацией (2:0, Жуков и Белоусов. А вздох? А то Курошин вытащил) и иногда поддавались на упросительное нытье. Перекурив, возвращались на свои места и проносили восторженную мелюзгу внутри плотного, как рабочая смена на проходной, потока. Некоторых головастиков контролеры успевали выхватить и выпускали обратно, на широкую, обсаженную голубыми елями площадь перед дворцом. Самые терпеливые дожидались и второго перерыва, даже в самый мороз. Дневник Германа Рассветова запомнил, что 1 января 1979 года в Саратове было минус 34, а снег шел даже в апреле этого очень странного на погоду хоккейного сезона.

Я попадал на матчи иначе. Из захламленного темного чердака (в саратовских деревнях это помещение называлось «подловка») выходит, как из камеры-обскуры, тонкий луч, собирая картинку: за воротами «Кристалла» вспыхивает кроваво-красный густой свет – в газетных репортажах тех лет его часто прилагали «тревожным» – это мы с папой стоим рядом с судейской вышкой. Свободных мест в Ледовом нет, и какой-то заботливый и всемогущий дядя (Умнов?) провел нас на игру и поставил здесь, где вообще-то не положено. Каждая шайба, пущенная верхом мимо ворот Мышкина (или Лукина?), летит, чтобы отвесить мне (или папе) увесистого леща, но попадает в оградительную сетку. Мне лет семь или восемь. Я знаю, что сетка прочная, но все равно восторг и страшно.

Метеосводки из коричневой рассветовской тетрадки и сейчас заставляют хвататься за сердце. 27 декабря 1978 года на улице плюс 2, а в новогоднюю ночь уже минус 30. 1 января – минус 34, а 2-го к вечеру – минус 1, оттепель! После снегопада в середине апреля (когда в обычный саратовский год уже зацвела верба, тополь стоит на улице молодым и зеленым и вот-вот распустится сирень) восстает Волга. Я могу видеть из окна родительской квартиры, как весь май прибывает вода. Она подбирается к каменному ограждению набережной, чуть переливается иногда через край, словно поглядывает на город, высматривает свою жертву, а потом снова прячется за стеной. Не насовсем, до поры до времени. Там, в древних волжских пучинах, бунт созрел, Кудеяр-атаман точит нож свой булатный, и смеется царевна его мертвая, на смех ее утопленники стекаются – целая рать, не сочтешь!

В конце мая Волга затапливает причалы и первый ярус набережной. Я захлопываю окно. Теперь любой из восставших со дна кораблей может пристать к кинотеатру «Экран», а соседские мальчишки, ничего этого не видя, ничего этого не понимая, разгоняются с горки на своих великах и с победными воплями ныряют прямо в воду.

Вы думаете, в моей коричневой, как и у Рассветова, тетради в 96 линованных листов было записано что-то подобное? Весь апрель 1979-го я веду с телевизора конспект матчей чемпионата мира по хоккею, идущего в Москве, а 28 марта впервые в своей жизни отправляюсь на настоящий международный матч – в Саратов приехала «Дукла» из словацкого Тренчина. Вот эта запись, и сейчас передо мной, вместившаяся между победой тбилисского «Динамо» над московским «Локомотивом» – 1:0 (гол забил Рамаз Шенгелия) и победой ЦСКА над одесским «Черноморцем» – 1:0 (гол забил Александр Колповский). «Кристалл» побеждает лучше – 8:3. У словаков Владимиру Лукину забрасывают «Гибл, Схейбл и Госа», лучшими игроками матча названы Николай Стаканов и молодой вратарь «Дуклы» Карел Чаролер – зачеркнуто (записывал с объявления по дворцу), да нет, не Чаролер, исправлено на «Карел Ланг». Уже на следующий год он поедет в Лейк-Плэсид на Олимпиаду в составе сборной ЧССР.

Нашего школьного военрука Николая Сергеевича мы звали почему-то Лимоном (а грузного и лентяйного учителя физкультуры Константина Яковлевича – Коньяком, ну это понятно; хотя, может, они и выпивали вместе, сопливым не рапортуют). Лимон то ли сам входил летом 1968 года в Прагу, то ли слышал этот рассказ от сослуживцев – так или иначе, нам это было рассказано на уроке НВП в качестве примера боевой смекалки. Идут, значит, наши танки по улицам Праги, и вдруг женщина отделяется от протестующей на тротуаре толпы и ложится поперек дороги. Ну не давить же ее гусеницами?!

Мы молчим. Танками давили нашу детскую психику по воскресным утрам в программе «Служу Советскому Союзу» – она шла сразу после «Будильника» и перед «Утренней почтой». Нужно было умело – вдоль гусениц, строго по центру – лечь под танк, дождаться, пока эта разжиревшая на чужой крови туша проедет над твоим замершим от страха телом, а потом вскочить и бросить в спину врага гранату.

Ну, что молчите? Лимон оглядывает наш седьмой «А» класс. А вот командир танка смекнул! Он остановил машину, вышел, снял с себя офицерский ремень и влупил ей по заднице! Лимон хохочет. Женщина взвизгнула и убежала, танки проехали, командир был представлен к награде.

Не было для меня в детстве гаже соперника, чем спортсмены из Чехословакии. Я еще и про Пражскую весну эту ничего не слышал, а уже чувствовал, что не капиталистические шведы с финнами, не даже американцы с их холодной войной, а именно чехи сильней всего хотели остановить нашу великую «Красную машину». Эти люди со смешными фамилиями (помните, да? «Проснулся я рано утром. Во рту сухи, в глазах черны. Надел на себя кохту, сунул в рот бублу и поспишил в магазин») просто лютовали на льду, дважды обыграли сборную СССР на чемпионатах мира – в 1976 и 1977 годах. И зрители на трибунах социалистического польского Катовице почему-то радовались, видя, как дымится наша подбитая машина.

Потребовался Тихонов, чтобы смыть этот позор. И где – в Праге в 1978-м мы сорвали с их шеи золотые медали! В первом матче наши проиграли чехам 4:6. Мы шли к последней битве чемпионата, глядя только друг на друга и сметая с дороги, как ветошь, и шведов с великим вратарем Хегюстой, и немцев с их страшным бомбардиром Кюнхаклем, и канадцев с Марселем Дионном. Не отводя глаз, не снимая пальца с пускового крючка (хоть Бог и запретил дуэли). У чехов фора – им достаточно сыграть вничью. Нашим нужно побеждать с разницей не менее чем в две шайбы.

После матча капитан чехов Иван Глинка с помятым выражением на лице примет цветы из рук девушки, одетой в сельский национальный костюм, пожмет плечами, отведет глаза, что-то ответит ей на вопрос, заглушаемый торжествующим голосом Николая Николаевича Озерова. Да и так понятно что: десять лет – один ответ, мы очень старались, русские просто были лучше, просто сильнее. Каждую из трех шайб, влетевших в этот вечер в ворота Иржи Холечека, можно чеканить на золотых стандартах. Кайкл с Бублой пытаются сложиться в коробочку, чтобы запаковать разогнавшегося Балдериса, но только сталкиваются друг с дружкой и рассыпаются, маша картонками, по льду. Предпоследний шанс: Поузар цепляет сзади клюшкой, но Балдерис отрывается и от него. Теперь Холечек, лучший вратарь этого чемпионата, да вынима-а-а-ай – 1:0! А Михайлов с Петровым, расчертившие в меньшинстве схему злобного бессилия? Это когда финт – грозное божество и перед ним падают ниц все: вратарь лежит, обнимая одну штангу, защитник – другую, шайба же летит между ними в пустые ворота. А братский гол Голиковых, выполненный по ясным, классическим канонам – отдал, замкнул?

Были, конечно, и незасчитанный (по делу) гол Мартинца, когда он коньками хотел запихать шайбу в ворота вместе с перекрывшим их собой Третьяком, и капитанский – чтоб не совсем стыдно было – гол Глинки в третьем периоде, и Третьяк-скала, и Васильев-мудрость, и Каберле-раздражение, и Холечек, треснувший после сирены клюшкой об лед, йо-хо-хо, 3:1 на сундук мертвеца, золото наше!

В 1979-м на чемпионат мира в Москву Холечек уже не поехал, его великую двойку повесил себе на спину Иржи Кралик, но там уже все было проще – 11:1 и 6:1, мы их так свозил, свозил по льду, что все чехи были нештястны.

Летом 1979-го поехал в ЧССР и я.

Саратовская область тогда была закрытой для иностранцев. Под Вольском, в густых лесах, где еще с Кудеяровых времен разбойники и раскольники прятали свои сокровища, укрылся химический полигон «Шиханы-2» (в прилагающемся к нему НИИ химразведки и химбезопасности мечтала работать моя сестра, хорошо хоть, родители отговорили). Волга у Балакова перекрывалась атомной электростанцией. На окраине Энгельса уходила в степь длинными асфальтовыми полосами авиабаза, откуда тяжелые бомбардировщики Полтавско-Берлинского Краснознаменного авиаполка могли в один присест долететь до Триполи. Еще дальше в степи и ближе к месту приземления Гагарина рыли шахты для межконтинентальных баллистических ракет, а в Татищеве стояла Таманская ордена Октябрьской Революции дивизия войск стратегического назначения – ее ракеты УР-100Н добивали до Вашингтона. На саратовских заводах, и на «Тантале» в том числе, делалось что-то, что позволяло нашим подводным лодкам, танкам, ракетам и самолетам бить по врагу без промаха. И единственными иностранцами, кому почему-то разрешался въезд в наши полные государственных тайн края, были чехи и словаки. Лучшая гостиница Саратова называлась «Словакия», большой промтоварный магазин – «Братислава», и находился он на Братиславской улице. «Кристалл» почти каждый сезон отправлялся в товарищеское турне по городам Словакии, а «Дукла» из Тренчина или «Пластика» из Нитры часто приезжали к нам в Ледовый, чтобы не пойти ни в никакое (в пять-шесть шайб) сравнение с нашей командой.

К тому моменту Саратов и Братислава официально узаконили свои побратимские отношения и, не знаю, в честь какой уж годовщины, решили обменяться детьми. Словацких школьников привезли отдыхать на Волгу и в пионерлагеря на Кумысной поляне, нас же (отобранных числом 200? 300?) посадили в поезд и отправили куда-то в поля под Нитрой, где мы уже к третьей линейке перестали вздрагивать, когда местный вожатый командовал нам: «Пионэры, позор!»

Не Поузар – «позор». По-словацки – «внимание».

Мы выучили наизусть бодрую и смешную народную песню «Танцуй, танцуй, выкруцай», быстро привыкли и к туалетной двери без задвижки, и к тому, что словацкие парни лучше нас играют в футбол, и к тому, что в самом обычном сельском магазине выбор колбас и сладостей лучше, чем в центральных саратовских гастрономах (хотя почему так – вопрос продолжал удивлять). Я жадно смотрел на полку с конфетами и зефирами, но ничего поделать не мог: отпущенные на поездку 200 крон кончились. В портфеле уже лежали значки и вымпелы, символизирующие дружбу народов, нежная чернобровая куколка (подарок) с развевающимся желтым шарфом и неприлично короткой, оголяющей крепкие ноги юбкой – натуральная словачка, только без цветов, – а главное, три машинки, которые должны были стать гордостью моей коллекции.

Георгий Архипович Умнов, заранее узнав о моем путешествии, попросил привезти игрушечных машинок, хотел сравнить со своими – коллекционными моделями 1:43, сделанными из железа с максимальным тщанием и подобием. В самых дорогих моделях правительственной «Чайки» даже зажигались фары. В каждом багажнике, даже обычного жигуля, лежала запаска.

Я показал ему все три восхитившие меня машинки – с яркими гоночными наклейками, соблазнительно-стройных форм. Умнов разочарованно повертел их в руках: «Капот и багажник не открываются. Пластик. Говно делают» – и вернул мне.

Конечно, он не мог сказать так грубо, сказал «плохо делают» или «ерундово», не помню, но по интонации – именно «говно».

Автор книги – Станислав Гридасов, известный спортивный журналист, основатель сайта Sports.ru, бывший главный редактор журнала «PROспорт». Это необычное чтение: фактически здесь под одной обложкой сразу две книги. Первая описывает феномен популярности советского хоккея глазами школьника, влюбленного в эту игру. Ракурс не самый привычный, но именно он позволяет читателю спустя несколько десятилетий ощутить атмосферу давно исчезнувшего мира. Советский хоккей, советский быт 1970-х и 1980-х годов, родной автору город Саратов показаны с таким тщанием и подробностями, что чтение превращается в настоящее путешествие во времени – из нашей эпохи в далекое детство. Вторая часть – подробнейшая энциклопедия, в которой, однако, фигурируют не только «голы, очки, секунды»: 70 лет истории саратовского хоккея даны в живом контексте страны и времени. Именно сочетание личных авторских воспоминаний и строгих, профессионально поданных фактов делает этот «кристалл» магическим, придавая книге стереоскопический эффект.